Категория: письма

Письмо тебе 23

Ночь. Звезды шелестят за окном. На моей кровати спит Настя.


Когда я вошел в магазин, она засияла. Я видел это. Она сияла: каждая ее клеточка источала свет. Я невольно улыбнулся. Какой милой она была, какой доброй, светлой. Она засмущалась и как всегда опустила голову. Я решил походить по магазину, не мозолить ей глаза, не смущать – на все это у нас был запланирован вечер. И все же я не мог устоять перед удовольствием подглядывать за ней. Ее звонкий смех, когда покупатели рассказывали ей шутку; ее задумчивый взгляд, когда она решала, какая книга подойдет данному человеку лучше всего; ее ласковая улыбка, когда она протянула малышу конфету; ее тайные наблюдения за мной…

Я нашел на полках «Записки из Мертвого дома» — Достоевского, начал читать, чтобы скорее пролетело время. Читал взахлеб, но смысла все равно уловить не смог – любимый автор не смог спасти меня от волнения, однако он помог мне убить ожидание. Я не сразу заметил, что Настя уже повесила табличку «Закрыто» и стоит рядом, наблюдая, как я читаю. Теперь она заставила меня смутиться: не люблю, когда меня отвлекают от книг, словно подглядывают, как я пишу личные письма. Она улыбнулась и протянула мне руку, пообещав, что даст мне эту книгу почитать – у нее дома все собрание Достоевского. 

Мы вышли на улицу, залитую солнцем. Сегодня было на удивление тепло, даже воробьи купались в лужицах. Она крепко сжимала мою ладонь, раскачивая наши руки. Ее ладошка в моей была такой крохотной, хрупкой, наверное, никогда не видел таких узких запястий. На среднем пальце у нее было кольцо с небольшим камушком; заметив, что я разглядываю его, она объяснила, что кольцо досталось ей по наследству от бабушки. Я хотел попросить рассказать ее о семье, но она словно прочитала мысли и сама стала рассказывать о родителях, брате и сестрах. 

Вся ее родня живет в другом городе, а она решила жить самостоятельно, без их помощи: в детстве ее слишком опекали, все боялись, что она может легко заболеть, сломать себе руку или ногу. В основном, так оно и было: она часто ходила в гипсе, шмыгая красным от простуды носом. Когда же она окончила колледж, сбежала в этот город, чтобы начать жизнь с первого шага самой. Только через несколько месяцев она оповестила родителей, что с ней все хорошо. Все это она рассказывала так легко, свободно, точно рассказывала какую-то сказку. 

Сначала мы думали остановиться в кафе, на случай, если вдруг похолодает, но в честь теплого дня мы решили посвятить ему прогулку. Настя водила меня по неизвестным мне ранее тропинкам, показывала свои любимые места. Ее смех лился ручейком, гармонично вливаясь в шорох листвы и трель птиц. 

Все же нам пришлось остановиться в небольшой закусочной: хоть она и противилась, было видно, что она проголодалась. Когда я, можно сказать, силком впихнул ее в закусочную, она скрестила руки на груди и сморщила носик, точно маленькая. Ей осталось топнуть ножкой, и я бы расхохотался. Однако, заметив аппетитный аромат, она опустила руки и удивленно захлопала большими, выразительными глазами, словно сама только заметила, что в самом деле проголодалась. Я ловил себя на мысли, какой же она еще ребенок. Все ее действия, слова – все вводило меня в умиление. Мы сели за столик, заказали еды: есть я не хотел, а она отказывалась ужинать одна. 

Сколько же в ней жизни! Я жадно ловил взглядом ее движения: поправляла ли она отросшую челку за ухо, прикрывала ли ладошкой рот, когда смеялась, внимательно ли рассматривала помещение, сжав ладонями край стула, в ожидании еды — все делалось с безграничной любовью к жизни. 

Мы болтали обо всем, что влетало нам в голову. Я даже немного завидовал ей: у нее столько всего еще впереди, ведь ей недавно стукнуло всего 19. Какая она маленькая, но вместе с этим уже по-взрослому задумчивая, рассудительная. Иногда, когда беседа шла полным ходом, она неожиданно замолкала и смотрела куда-то вперед, словно что-то очень важное привлекало ее внимание. Я обернулся, но там была лишь пустая стена – не было даже картин. Настя смотрела вперед, кусая нижнюю губу. В такие моменты мне становилось страшно: казалось, что она сейчас ускользнет из этого мира, а я останусь. Останусь тут, один, вместе со своим безумием. Но вскоре она оживала, снова по-детски улыбалась, и разговор продолжался, словно не прекращался ни на миг. 

На улице я купил ей мороженного. Она удивленно захлопала глазами, а потом робко спросила, откуда я знаю, что это ее любимое мороженное. Я улыбнулся, ничего не ответив, лишь невольно провел пальцами по ее волосам, чтобы убедиться, что она настоящая. Она даже чуточку приподнялась на цыпочки за моей ладонью, точно котенок, истосковавшийся по ласке. Я приобнял ее за плечо, прижимая к себе, и ляпнул какую-то шутку, она рассмеялась. И я понял, что в этом смехе – жизнь. Жизнь – в этом мгновении, когда я прижимаю ее хрупкую к себе, а она прижимается крепче. 

Мы шли ко мне домой – я обещал ей показать свои книги. Ради Достоевского мы договорились встретиться завтра. Она медленно наслаждалась ванильным мороженным и внимательно слушала меня, иногда кивала на мои вопросы. На смешные фразы она тихо хихикала, дрожа всем телом. И я понял, что все это время, пока нахожусь рядом с Настей, я не думаю о тебе. Ни капли мыслей о тебе. 

Дома она долго рассматривала мои полки, заваленные книгами. Я готовил кофе: себе горький, ей – со сливками и сахаром. Неожиданно она влетела на кухню, прижимая к себе книги, скользя в носках по ламинату. Ее глаза сверкали, робкая улыбка тронула уголки губ. 

– Можно я их почитаю?  Я обязательно их верну!

У нее в руках были старые издания Э. Ремарка. Я был счастлив, видя ее счастье, и решил подарить их, раз они так ей приглянулись. В один миг книги оказались на столе, а она прижалась ко мне, звонко смеясь, словно ребенок, увидевший подарки под елкой. 

Мы долго сидели у окна, пили кофе, рассказывали друг другу о школе. Она сидела рядом со мной, прислонившись спиной к моему плечу. Я изредка, словно случайно, касался губами ее макушки, проводил носом по волосам, вдыхая ее сладкий аромат. Я замечал, как она вздрагивала от прикосновений, но ни разу не отстранилась. 

А потом она уснула. Неожиданно. Зевнула, сморщив носик, и уснула, сжавшись в комочек. 

На моей кровати спит Настя – я перенес ее туда; боялся разбудить – она так сладко спала; ее тихое сопение делало меня счастливым. Укрыл ее одеялом, она сжала ладошками край и улыбнулась сквозь сон. 

Я допиваю остывший кофе и улыбаюсь. Сегодня я снова живу. Я живу благодаря тебе, на зло тебе. Живу. 

Обсудить у себя 6
Комментарии (15)

отлично.

Очень нравится читать ваши письма.

Благодаря Вам задумалась: а ведь это выход, можно писать какие-то записки тому, кто их никогда не прочтет, лелея крошечную надежду на обратное.

Благодарю.
Я уже цитировал Е. Ничипурика: «Если на душе плохо, надо писать письма… Писать письма тому, кто их никогда не сможет прочесть. Выносишь всю свою боль и страдания на бумагу, и сразу становится легче. Так ты выпускаешь своих демонов на прогулку. Кто знает, может им понравится гулять, и ни больше никогда не вернутся». «… Прячь эти листы. Но никогда не сжигай. Сжигая свои мысли, сожжешь часть своего сердца. Просто напиши такое письмо тому, кто его никогда не получит».

Пишите..)

Да, очень красивая цитата. 

наблюдать, как спит любимый человек — это счастье!

Согласен. К несчастью (или счастью) это была не моя любимая.

тепло

Может, и не причинять боль Насте?..

а разве ты можешь?

ты сам есть боль и она суть твоя, как и все к чему ты прикосаешься ей становится

для того что бы дарить счастье другим надо самому стать счастливым

Да, ты права.

алексей каштанов не вы ли это случаем ?

О… Нет. Почему вы так подумали?

Черт. Не могу сдерживаться, иногда отправляю… это так эгоистично, но когда просят быть честным...

в чем именно эгоизм?

Правда не очень легкая для того, кому отправляю. Лучше бы молчала.

Чтобы комментировать надо зарегистрироваться или если вы уже регистрировались войти в свой аккаунт.
тик ток накрутка